Он не отказывал ни в одной просьбе и как бы наслаждался всем, что делал со мной. Но это вовсе не означает, что делал он то, что я хотел или как я это представлял. Мы почти все время работали не с тем, что я просил, и я даже не замечал, как это получалось. И началось это прямо с первой встречи.
        Я пришел. Поханя меня узнал, познакомил с тетей Катей, крошечной живенькой женщиной, которая мне очень понравилась. Язык не поворачивается назвать ее старушкой или бабушкой, хотя ей было за восемьдесят. Они меня накормили. Мы попили чаю, поговорили о Дядьке, Степаныче, о бабе Любе  повитухе, к которой я ездил весь предыдущий год изучать родовспоможение. А потом я попросил поучить меня Любкам.

        - А пойдем, пойдем,  тут же охотно согласился Поханя.  Давай вот здесь, у нас, вишь, все убрано, чтобы пошире было. Мы с бабкой иногда возимся...

        В горнице, где мы пили чай, действительно не было ничего, кроме стола, пары стульев и скамьи под окнами. Мы отодвинули стол и получился небольшой зал для движений.

     - Я даже полы укрепил,  рассказал Поханя.  Подвел столбы, положил балки поперек половиц. Чтоб не гуляли. Ну, чего тебе показать?
        - Что-нибудь начальное,  пожал я плечами.
     - Начальное!  засмеялся он тихонько.  Тут ведь сразу и не придумаешь, что начальное... Ну, бей меня, что ли... Драться давай.

        Я встал в стойку и начал «двигаться», как это называлось, когда я занимался в карате. Надо сказать, что у меня к этому времени была кое-какая подготовка в боксе, самбо и восточных единоборствах. Ну и изрядный опыт уличных драк. Поэтому и «подвигаться» для меня означало не драться, а играть в искусственный бой, обозначая удары и демонстрируя собственное искусство. Надо сразу сказать, что Похане нужно было не это. Ему нужно было настоящее.
        Забегая вперед, скажу, когда я в попытке понять, что же ему нужно, хотел врезать, как в уличной драке, он просто мгновенно исчез из моей досягаемости и засмеялся:

       - Ты что?! Убьешь меня, кто тебя учить будет? По-настоящему, это не в озверении и не насмерть. Учись удары класть на кожу и вообще без вреда. А ты то сдерживаешься, то зверь зверем, а тебя-то и нет. Любки у тебя пойдут, только когда ты себя найдешь...

        Вот так Любки для меня стали долгим поиском себя. Но об этом я расскажу как-нибудь особо, потому что это было еще впереди. А в тот раз до этого не дошло. Едва мы начали «двигаться» или «драться», как Поханя ткнул куда-то возле моей головы:
        - У тебя склянь.

        Я уже говорил, что собирал и изучал ремесла. В том числе учился и выделке шкур. Поэтому я знал слово, которое он сказал. Склянью скорняки зовут ороговевший участок выделанной шкуры. Такой участок становится твердым и хрупким, как стекло, и при перегибах ломается, портя кожу. Это-то я понимал. Но я напрочь не понимал, что имеет ввиду Поханя. Какая у меня, живого человека, может быть склянь. И куда он тычет пальцем.
       А Поханя между тем снова выдвинул стулья и уселся за столом. Любки уверенно закончились не начавшись. Я сел напротив его.

        - Чего тут у тебя?  Повторил он, показывая глазами влево вверх от моей головы.
        - Ничего.
        - Ну, ты же драться со мной не можешь. Тебе что-то мешает.
        - Ничего не мешает.
        - Ну, полно, полно! Разве ты так бы дрался с кем-то другим? Ты же со мной не на полную дрался?
        - Ну, нет, конечно.
       - А как я тебе любки покажу, если ты не настоящий? Любки  это же не драка. Любки  это от чего дети рождаются. Когда с бабой, конечно! Жизнь это, понимаешь. А с мужиком любки  это роды. Ты же ездил к Любе, учился повивать? Так вот Любки это тоже повивание. В Любках надо взрослому мужику помочь родиться заново. По-настоящему! То есть настоящим! А ты мне кого вместо себя подсунул?

        Я что-то понял и попытался сказать, что отношусь к нему с уважением, и не могу против него драться, как на улице, где я ненавижу своих врагов и бью их по-настоящему.

      - Это ты кругом ошибаешься!  остановил меня Поханя.  Ты сам-то себя послушай. На улице ты в ненависти, значит, вместо тебя ненависть бьет твоих врагов, твой зверь. А со мной ты в любви и уважении, а из-за этого сдерживаешься. А значит, у тебя заготовлен этакой воинник  боец такой, в котором ты и сражаешься с тем, кого уважаешь. Это не уважение. Это как раз неуважение, ты сам посмотри! Ведь это не ты меня уважаешь, а твой облик для чужих людей мне показывает уважение.

        Он дал мне какое-то время подумать. Я, в общем-то, понимал его. Но как только у меня возник вопрос: а что еще можно делать с уважением, как не показывать его?  Поханя точно прочитал его:
         - Вот ты думаешь, что уважение такая вещь, которую и надо показывать. А ты подумай. Для того, чтобы что-то показывать, надо его иметь. Стало быть, где-то в тебе есть уважение. Но чтобы я его увидел, ты делаешь театр и показываешь его. Значит, если ты его не покажешь, я его не увижу, такой дурак? Вот, значит, как ты обо мне думаешь?
        - Нет, нет, что ты, Поханя,  замахал я руками,  у меня и мыслях не...  начал было я и осекся, глядя на его радостную улыбку.  Ты меня как-то ловишь!
       - Конечно,  согласился он.  А как еще. Любки и есть. Так как же с уважением-то? Может ты меня не уважаешь, а хочешь обмануть, чтобы я к тебе хорошо относился?
        - Да, нет, конечно!  ответил я, заглядывая в себя.

        Там в глубине я точно знал, что относился к нему с огромным уважением. Хотя какая-то привычка относится ко всем стариками слегка свысока, из положения более сильного и образованного человека, у меня была. Но она была общей ко всем старикам, а не именно к Похане. Да к тому же после Степаныча и Дядьки от нее осталась лишь тень. А за нею я относился к Похане с предельным для меня уважением.

        - Нет, Поханя, я тебя по-настоящему уважаю, искренне сказал я.
        - Да я вижу,  продолжал он улыбаться.  А как же получается, что ты вместо себя мне артиста-то подсовываешь? Разве это уважение? Настоящее уважение между двумя мужиками  это когда открыто, искренне, а? Два мужика в Любках могут походить только сами, не закрываясь личинами... Ну, я хочу сказать, что ты целый день где-то крутишься,  дела, работа, люди поганые, врать приходится, прятать душу, закрываться... А вечерком бежишь ты к другу, сбрасываешь шелуху эту всю, вылезаешь из обликов на свет в чем мать родила, и в любки, а потом в баньку. Или наоборот, сначала в баньку. Очистился и в любки. Вот это любовь и уважение. А тебе что-то мешает.
        - Ну, не то, чтобы мешает...  я хотел сказать, что не мешает, а как раз наоборот, это я сам так делаю, чтобы было лучше. Но у меня тут же появился вопрос: А зачем я так делаю?

        Но вместо ответа на него, я попытался представить, что выхожу на бой, скинув все заготовленные бойцовские облики: и дружественного спаринг-партнера, и бойца-гладиатора, нацеленного на спортивную победу, и зверя, готового убить любой ценой, и хитрилу, который себя не подставит и ударит только тогда, когда обманет и отвлечет. Но бить будет жестоко...
        Я увидел их и понял, что не могу без них, там так много всего за ними, что заставило их создать, что это немыслимо рассказать и даже охватить единым взглядом. И, в первую очередь, там боль, много боли от поражений, трусости и слабости. Но самое главное, что из-за всего этого я действительно не могу просто выйти на бой, раскрыться и быть самим собой с другим человеком.

        - Мешает, конечно, мешает...
        - Вот, вот, склянь у тебя,  снова показал он куда-то возле моей головы.
      - Ты понимаешь, Поханя,  попытался я было начать свой рассказ, но он меня остановил.
        - Погоди, не лезь туда. Ты там утонешь. Ты мне склянь эту увидь.

       Тут до меня вдруг доехало, что все это время он просто учит меня что-то видеть, что-то действительно существующее, где-то в пространстве возле моей головы. Очевидно, в сознании, сказал себе я. И начал перестраиваться внутренне. Не могу так сходу сказать, что ты делаешь, когда перестраиваешься, чтобы понять колдуна. Но ты определенно меняешь в себе что-то такое, что становится видением.
         - Где склянь?  переспросил я его, и этот вопрос, и напряжение были частью этой перестройки.
        - Вот, вот,  ткнул он пальцем над моим левым виском.

        Я попытался туда мысленно «посмотреть».
        - Да ты не смотри,  остановил меня Поханя.  Ты просто скажи, что там?
        - Ничего... ничего... какое-то напряжение... или тяжесть...
       - Да, нет, ты просто скажи, что там. Просто открой рот и вали самокатом, что пойдет.

        Легко сказать, вали самокатом. Я уже пять лет как владел Кресением и знал, что такое самокат, но по-прежнему мне было просто вывалить из себя только знакомое или похожее на знакомое. И каждый раз переход на новый уровень работы был трудным, точно роды.
        - Тужься, тужься,  засмеялся он.

        И меня вдруг прорвало:
       - Учителей нужно уважать. Иначе они не будут тебя учить. В общем, их надо покупать уважением. Это унизительно. Я не могу это делать. А надо. А что же делать? А что делать?! Покупать. Но какой он после этого учитель, если я смог его купить? Если он продается и покупается? Да еще и на такую дешевку? Он не Учитель с большой буквы. Но учиться-то надо! А как учиться у человека, которого не уважаешь? С этим нельзя жить. Это нельзя видеть. Надо закрыться, зажмуриться, закрыть глаза ладонями, сжаться в комочек и спрятаться поглубже, чтобы не видеть этого позора. А как же учиться?
      А я создал Ученика! Идеального ученика, который будет нравиться всем учителям. С блестящими китайскими глазами. Почему китайскими? А потому что все видели фильмы про китайских учеников кунфу. Вот и пусть получат такую же фальшивку, как и сами...
        - Катя, Катя!  вдруг заорал Поханя.  Самовар, Катя! У нас мальчишка родился.

        К стыду моему, должен признаться, в то время я почти не знал Платона, хотя Дядька и заставил меня перечитать все о смерти Сократа. Но о майевтике, о Сократовской науке повивания, у меня было какое-то смутное представление. И я не скоро сообразил перечитать те диалоги, где Сократ говорит о родовспоможении. Но я перечитал это все после Поханиного ухода в конце 1991 года. Жаль, что понимание всегда приходит к нам с запозданием. И чаще всего с таким, что бывает уже безвозвратно поздно... На что мы тратим то время, когда можно было полноценно учиться, когда еще было, у кого учиться?
        В этом разделе я привел несколько собственных зарисовок, которые, на мой взгляд, могли бы служить материалом для исследования. Они далеко не покрывают всей картины мазыкского самопознания, поэтому я прерываю множить их число.
Вместо этого, уже начиная со следующей книги, я подробно и последовательно изложу все, что сумел понять и запомнить. И выложу в виде полного Учебного курса. Как я сейчас вижу, он будет состоять из трех частей, в соответствии с теми классами, что кончал я сам.
        Первая книга будет посвящена Степанычу и его Науке Очищения. Хотя все мазыки понимали это так же. Затем я изложу Дядькину Науку Думать, куда войдут рассказы о Мышлении и Разуме. А заключать этот курс будет книга, посвященная Движению на основе Поханинских Любков.
        Надеюсь, что эти три книги охватят все основное в Хитрой науке мазыков. Ну, или почти все.