«Наша территория на разломе Азии и Европы, сама плита под нами вибрирует и отзывается в ком хищничеством, а в ком — добродетелью»
Третий сезон буду играть в Театре имени Моссовета царя Федора, сына Ивана Грозного. Играл императора Павла у Виталия Мельникова. И все думаю: а какого фига нам надо? Какого царя нам надо, какой власти? Павел Первый заступил после матушки, а матушка 30 лет сидела. Нам говорят о ее правлении: золотой век. Только почему-то во времена этого золотого века было восстание Пугачева и вообще не было года без бунтов и пожаров по всей империи. Вот и вопрос: а какого же царя нам надо? Нам всё будет хорошо и плохо одновременно. Может, в этом загадка русской души: какого черта тебе надо? А никакого. Да всякого.
Меня потрясла трактовка историка, писавшего о периоде правления Федора как о безвременье. Я тогда подумал: значит, когда люди рожают детей, выращивают хлеб, живут без встрясок, катаклизмов, перепадов температур, — это безвременье? А борьба, кровопускание, живодерство, вероломство эпох Грозного или Годунова — это жизнь? Во времена Федора было мощное строительство церквей. Когда его хоронили, одной человеческой рекой шли бедные и богатые, священники и разбойники. Рыдания были такими, что не было слышно церковного хора. Провожали безвременье.
Потом началась великая Смута. Может быть, действительно нашему человеку надоедает жить спокойно, любить красиво, гулять тихо, спать не вздрагивая? Ему просто обрыдло существовать в спокойном развитии, а историки свалили смуты на деспотизм и хитрованство Годунова, на засухи, на плохие урожаи. А я думаю: засиделся, застоялся русский разбойник.
Вспомните роман Вячеслава Шишкова «Угрюм-река». Прохор Громов собирается жениться, и отец Прохора дает сыну коробочку с сережками, которые Прохор дарит невесте. Невеста надела сережки. Ее отец чуть не умер от ужаса и злобы. Он схватил за уши дочь и зарычал: «Откуда у тебя это?!» — «Прошенька подарил». Сережки эти были сорваны с ушей ее бабушки разбойником — дедушкой Прохора Громова.
Русские разбойники… Сережки из ушей они вырывают теперь разными способами. Например, призывая играть на рынке не очень сведущих в нем людей. Если я вслепую захочу поиграть в рынок, тут же у меня образуется огромное количество проблем.
Игроки, которые знают прикуп, — это политики и экономисты. И они так взаимосвязаны, что дух захватывает. Вот олигарх Прохоров купил себе серьезную политическую игру. Слоган прохоровской избирательной кампании: «Сила в правде». Вот пусть лидер «Правого дела» нам правду и расскажет. Но ведь не расскажет. Когда мы взлетаем на самолете, мы видим только миганье огоньков, полоски больших дорог, темные пятна лесов. Государственный муж — это человек, обладающий способностью видеть мир с высоты, но видеть объемно, масштабно и человечно. Миссия политиков — предлагать программы. Но как придумать для страны такую программу, чтобы она приносила пользу? Кто продает, кто покупает, кто заказывает — со мной эти темы никто не обсуждает. Если мне как гражданину от игр политиков будет польза, я их допускаю. Нет пользы — буду отвергать.
Сейчас в Москве снимают асфальт, кладут кирпичики, люди идут мимо и говорят: «У кого-то заводик открылся…» С одной стороны Большой Бронной — стелют камушек, а с другой, на подземном переходе, — круглый год огромная лужа. Лужа не убирается, а камушки стелются…
Репетирую сейчас Тартюфа на Малой Бронной. Режиссер Павел Сафонов работает в жанре фарса. Я преданно иду за режиссером, но мы много спорим про меру откровенности лицемерия героя. Я хочу показать завуалированность афериста. Это будет скабрезно, развратно, отвратительно — на фоне прекрасных медоточивых обещаний. Внешне Тартюф благопристоен, говорит правильные вещи… Но сказав, пообещав, он садится в машину с мигалкой и уезжает.
На особо важные документы ставят гриф «Совершенно секретно». А нашей родине нужен гриф «Свято». Русь никогда не была святой, но ее заговаривали: «Святая Русь», и это работало, это помогало.
Мы любим жить бурливо, любим жить дымя: наша территория на разломе Азии и Европы, сама плита под нами вибрирует и отзывается в ком хищничеством, а в ком — добродетелью.
Во мне самом нет больше спора о Боге. Но есть Вера. Если я верую, я нарисую Его, придумаю в любом обличье, изображении, символе. На канале «Культура» был целый цикл передач с фотографиями с космического телескопа «Хаббл». Я смотрел и рыдал от счастья, потому что видел бескрайность Вселенной. Бог везде, и «Хаббл» помог увидеть, как Его бесконечно много. Он еще более бескрайний, чем я Его понимал со страниц Библии.
Я аполитичный человек, живу среди людей, езжу в общественном транспорте. И если я что-то и понял к своим 50, то это: всё аукнется — и доброе, и бедовое. Ледоруб Троцкого судьбой уготован каждому, где бы мы ни находились, на Рублевке или в Мексике.
На свой счет не обольщаюсь, но судьба у меня красивейшая. Родился при Сталине, пошел в школу при Хрущеве, в армию при Брежневе. Народного артиста Путин дал, правда, в глаза его не видел: звание министр культуры вручал.
В моей судьбе много чудесного. И что мечтал — чудо, и что поступил, фабричный ребенок, без блата в ГИТИС, а конкурс был 116 человек на место. И про армию ничего плохого сказать не могу, хотя майор Кислов упрятал меня в дурдом на две недели, потому что я заступился как комсомольский лидер за своих подчиненных. Было всякое, но нет у меня мстительности и отрыжки в мое советское прошлое. Никто не затыкал рот моим песням, которые я сам себе сочинял. Сегодня привычка мечтать оборачивается одиночеством, но я его не боюсь.
Как-то пришел на рынок, зашел в чайный магазинчик. Там делал покупки солидный человек и вдруг таким бархатным баритоном мне говорит: «О, какие люди! Ну, позвольте «здравствуйте!» сказать. Пользуясь случаем, хочу засвидетельствовать вам свое почтение. Только странно, вас так стало мало, почему они вас не используют?» Я не стал спрашивать, кто «они». Я и без него знаю.
Рустам Хамдамов пригласил на съемки в «Яхонты» на две роли: святого Афанасия и больного императора. Но даже начать картину денег нет и закончить картину денег нет. Со мной теперь все больше говорят не о творчестве, о деньгах. И в последнее время хотят как можно меньше заплатить — очень богатые люди. Я в таких случаях теряюсь. Интрига сегодня живет в театре и кино не внутри творческого и культурного соперничества, а вокруг денег. Может, поэтому нас даже в очередь к зрителю в Канне не ставят.
Было столько приключений и трагизма в моей биографии. Чем-то пожертвовал, с чем-то расстался, от чего-то отказался. Огромное поле битвы лежит за мной. И сейчас, какие проблемы мне ни набрасывайте, скажу, сквозь эти дебри пробираясь: счастлив, что родился, что живу, что нужен. Пока нужен, буду любить свою страну и буду за нее плакать.
