Если спросить словари и энциклопедии про агрессию, они ничего хорошего вам не ответят. Так уж повелось и закрепилось в современном мире, что слово «агрессия» на разных европейских языках имеет негативное значение.
Агрессия бывает, например, американской или израильской, и с точки зрения Устава ООН означает применение силы одним государством против территориальной целостности или политической независимости другого государства.
Агрессия бывает подростковой — это когда молодежь и подростки друг другу морду бьют, или бьют витрины магазинов, или не слушаются старших, или расписывают поезда. Мужской и женской тоже бывает. Еще случается аутоагрессия — попилить себе вены вполне подходящий тут пример.
Один из словарей определяет агрессию как импульс или намерение, предопределяющие такое поведение человека, которое характеризуется разрушительностью и деструктивностью.
А еще объективно существует агрессивная среда, агрессивная музыка или агрессивный стиль вождения.
И мы не любим слово «агрессия» и не слишком рады проявлениям агрессии. Проявлять агрессию — нехорошо, быть агрессивным — негламурно, попадать под чужую раздачу — некруто. Ату ее, агрессию, вон! Как бы без нее было прекрасно! Вот бы зажили в добре, мире и всеобщей любви, правда?
Подозреваю, что у подобного определения агрессии и такого к ней отношения есть в нашей культуре весьма веские причины. Мы все за 20 век откровенно устали под нее попадать или ее испытывать. Слишком много ее было за прошедшие 100 лет, слишком велики разрушения. Мы устали. Нам сейчас всего этого не нужно. Хочется как-то спокойнее, не так бурно, не так… агрессивно.
Научиться взаимодействовать со своей и чужой агрессией и использовать ее для достижения результатов — международная сертификационная программа Embodied Facilitator Course Russia
Но вернемся к самому слову. Словари обычно возводят источник слова «агрессия» в латинскому aggressio — нападение. Если пойти по этой латинской цепочке глубже, то под ним окажется gressus — шаг, движение и предлог направленности ad — к. То есть, можно предположить, что «агрессия» это изначально «движение к», «движение в выбранном направлении».
Вот что пишет, в частности, Серж Гингер в книге «Международный гештальт-лексикон»: «АГРЕССИВНОСТЬ — (от латинского ad-gressere — приближаться к другому человеку; близко по смыслу к рго-gressere, по смыслу противоположно re-gressere — отходить, идти назад). Для Перлза и для современных этологов агрессивность представляется «импульсом жизни», а не «импульсом смерти», как это выглядело для Фрейда; она необходима для активной ассимиляции внешнего мира и позволяет избежать интроекций. К примеру, чтобы переварить яблоко, необходимо сначала его разгрызть и прожевать».
В английском языке еще живет подобное значение. В Англии «агрессивным» называют человека энергичного. Агрессия выражается не только в злости, но и в энергии. И это крайне важно.
Так что само слово «агрессия» и соответствующее ему «агрессивное поведение» на самом деле гораздо разнообразнее, чем банальное битье по морде или обстрел недружественных территорий. Все глубже, тоньше и разнообразнее. И нельзя, нельзя выбрасывать агрессию и агрессивное поведение на свалку истории.
Что же заставляет нас относиться к агрессии, как к чему-то плохому, как к чему-то, что хочется исключить из своей жизни? Это происходит прежде всего потому, что в нашем опыте и понимании слово «агрессия» является прямым синонимом слова «насилие».
Эти два вида поведения, два явления часто идут рука об руку, питаются из общего источника и, по большому счету, оба являются «движением к…» (кулак летящий вам в лицо, определенно «движется к…»). Но по сути своей они принципиально различны. Давайте разбираться подробнее.
Снова посмотрим на этимологию. Насилие (violence) происходит от «violare» означает «принуждать, действуя силой», a «violentus» — «чрезмерное использование силы».
Мне очень близка идея Бриджит Мартель (Brigitte Martel) (на практике эта идея все время подтверждается) о различении агрессии и насилия. Просто процитирую.
«Чтобы различать насилие и агрессивность, мы выделили три критерия, которые размещены на этой схеме (рис. 4). Первый критерий — это различие между силой, с одной стороны, и бессилием или всесилием — с другой. Бессилие или всесилие связаны с насилием, тогда как сила — с агрессивностью… Второй критерий различия жестокости и агрессивности касается отношения к рамкам, в которых осуществляется действие, а именно ко всему множеству социальных законов или правил, которые регулируют межличностные отношения. Насилие всегда сопровождается выходом за рамки, тогда как агрессивность может проявляться в уважении к рамкам… (Я бы здесь помимо «социальных рамок» говорила и о «личных границах» во всем многообразии их проявления — А.В.) Последний критерий связан с понятием контакта: в то время как в агрессивном действии присутствует сознание существования другого человека и возможной встречи, насилие сопровождается разрывом отношений, а другой человек становится объектом, который надо разрушить. Таким образом, агрессивность и насилие — это две разнонаправленные силы, при этом первая ведет к полному контакту, а вторая — к разрыву контакта.»
Таким образом, с одной стороны, агрессия позволяет нам быть активными, двигаться в направлении к…, но дальше все зависит от того, как мы это делаем. В этом смысле агрессия — созидательна и преобразующа. А вот насилие, наоборот, разрушительно.
Это не значит, что мы не имеем права жаждать разрушения или уничтожения. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» Это тоже метод, как известно. И мы неплохо знаем по собственной истории все плюсы и минусы этого выбора. Так что испытывать такое желание — совершенно нормально, думаю, каждому знакомо такое состояние. Вопрос лишь в том, реализуем ли мы это желание в действии.
Кроме того, не будем отрываться от грешной земли: иногда надо дать в морду (или что посерьезнее) просто потому что это адекватный метод защиты в ситуации прямой угрозы жизни и здоровью. Но я предлагаю вынести сейчас за скобки экстремальные и профессиональные ситуации и вот почему. Экстремальные ситуации, связанные с нападением, они потому и экстремальные, что необычные, не встречающиеся каждый день в обычных ситуациях. (Да, знаю, понятие «обычное» имеет статистический характер и может сильно различаться.)
А профессиональные ситуации носят другой характер. Если у вас нет в опыте разного рода боевых действий (у меня вот нет), вспомните хотя бы кино. Лучший боец тот, кто бьется из спокойной «позиции силы». Nothing personal, как известно. Еще полезно смотреть канал Дискавери, где показывают разнообразную охоту одних зверей на других. Вы когда-нибудь видели морду хищника при нападении на жертву? Сильно ли злиться лев, нападающий на антилопу? Совершает ли он «насилие»? То-то же. Он просто есть хочет.
Чем же различаются эти позиции — силы и бессилия/всесилия?
Агрессия позволяет дать отпор при нападении, защитить себя и то, что тебе дорого. Будет ли это «насилием» или будет это просто ответом на ситуацию, во многом зависит от тех чувств, которые мы при этом испытываем.
Две инстинктивные эмоции, которые заставляют нас активно защищаться и нападать — это гнев и страх. Они часто действуют вместе, но порой какая-то из них преобладает. Повторяю — это инстинктивные естественные эмоции. Они, как и автоматический двигательный отклик, возникают у живого организма в момент угрозы. Гнев заставляет биться, страх понуждает бежать. И fight, и flight — нормальные здоровые реакции. Если бежать некуда, животное начинает ожесточенно биться, гнев и страх, объединяясь, увеличивают силы.
Страх напрямую связан с бессилием, гнев же дает такой прилив энергии, что порождает буквально ощущение всесилья. Именно из этих предельных и сильных эмоций мы склонны прибегать к насильственным действиям.
При этом в среднестатистических социальных обстоятельствах (в которых мы чаще всего и страдаем от чужого насилия или сами проявляем его) эти два чувства именно что смешаны. Если на вас, например, орут (а это угроза, нападение), мы бы и рады были убежать от страха, но а. мы же не дети (социальная установка), б. часто просто не имеем такой возможности (социальные обстоятельства), в. и вообще какого черта, не ори на меня! И вот это «не ори на меня» особенно так же громко и грубо в ответ — естественный насильственный отклик на внешнее насилие. Да, мы отвечаем насилием на насилие. И либо оказываемся «активнее», опаснее и порождаем в оппоненте ответный страх, заставляющий его заткнуться, либо вызываем ответный гнев и следующий виток насильственной итерации. Конечно, в каждой конкретной ситуации есть много разных факторов (тут играют роль статус, разделение на «свой-чужой», «пространственные» факторы близости или дальности человека и ощущения угрозы и т.п.), и если разбираться с какими-то привычными реакциями, то надо смотреть подробно. Но в первом приближении все решают эмоции. Любопытно, что мы их часто вообще не замечаем, ибо система отклика fight и flight не всегда доходит до нашей коры головного мозга, она срабатывает на более древних отделах нервной системы. И в этом смысле мы все немножко даже не лошади, а скорее крокодилы.
Здесь, наверное, надо еще упомянуть о великой силе аффекта. Сильная эмоция (аффект) способна полностью захватывать нас, поглощать целиком. Будучи в таком возбужденном эмоциональном состоянии, мы практически утрачиваем связь с реальностью: мы уже почти не думаем (не можем просто:), мы не замечаем других людей именно как людей, а не как угрожающих нам объектов, нам некогда вдаваться в детали, подробности, обстоятельства и вообще предаваться рефлексии. Аффект — действие. Угроза — реакция. Бей, беги или умри.
Соответственно, то, что мы можем сделать в области управления именно насилием — это научиться регулировать свои собственные эмоции. Не подавлять(!), а именно регулировать. Наблюдать, разбираться в каждом конкретном случае, обнаруживать как в нас возникает это ощущение бессилия или всесилия и как оно связано с естественными и базовыми эмоциями страха и гнева. Именно в этот момент мы можем что-то поменять и перейти на позицию силы и не разрушающих все вокруг или внутри действий. И что любопытно, это «ощущение силы» нередко меняет поведение оппонента.
Меняется эта позиция лучше всего, естественно, телесным образом и лучше всего помогают различные формы практики центрирования. Есть правда еще один прием, который тоже основан на физиологии: наш организм не в состоянии одновременно находится в двух противоположных состояниях. Поэтому, в тот момент, когда вы представляете орущего на вас начальника голым или, например, хомяком, и вам становится смешно, вам сразу становится не так страшно, да и гнев стихает.
Пора уже разобраться в удивительном парадоксе, который сейчас наблюдается повсеместно. Парадокс состоит в том, что с одной стороны агрессии как насилия (принуждения, вторжения в личные границы, физической угрозы) вокруг много, это проявляется и в обычном общении, и в организации среды, пространства, коммуникации, и в нормах регулирования частной и общественной жизни. А с другой стороны, «здоровой» агрессивности, как движения к цели, желания, воли, проявления себя в действиях, работе или общении — как-то не слишком много. Это удивительное сочетание накопившейся внутренней агрессивности и внешней неактивности, вялости тоже имеет свое объяснение.
Изначально в нашем организме есть базовые реакции ответа на вызов внешней среды (они существуют как на уровне нейрофизиологии, так и на уровне действий и поведения) — fight, flight, freeze.
Реакция борьбы (fight) связана с чувством гнева и перерастает в насилие, если гнев переполняет. Реакция бегства (flight) — возникает из страха и тоже может перерасти в насильственный отклик, если бежать некуда (а защищаться надо). Эти два очень сильных чувства, не имея выхода ни эмоционального, ни в действиях, имеют свойство накапливаться, превращая нас в бомбу замедленного действия. Некоторым удается носить в себе это очень сильное напряжение годами, сдерживая себя изо всех сил или ведя свою внутреннюю невидимую и непрерывную войну со всем миром. На это нужно колоссальное количество сил и энергии, которая непременно отнимается у чего-то другого. Тут мне вспоминается еще один старый анекдот о том, как барышня выбирает в парижском магазине шляпку, и чем дороже ее выбор, тем менее навороченным оказывается головной убор. На вопрос «Как же так?! За что я плачу??» продавец с улыбкой отвечает: «Вы платите за сдержанность, мадам». За сдержанность всегда приходится чем-то расплачиваться.
Впрочем, за несдержанность — тоже. Ибо чаще случается так, что крышку котла, в котором варится это кипящее варево из разных чувств, невысказанных слов, несовершенных телодвижений, изматывающих мыслей по кругу, рано или поздно срывает (здесь очень подойдет выражение «Крышу рвет»). И все это — слова, звуки, эмоции, действия, решения, вся эта скопившаяся активность — вываливается в окружающее пространство. Принимаются отчаянные и неразумные решения, портятся отношения, подтачивается здоровье, не созидание, но разрушение сеется вокруг.
Подобные вспышки или даже периоды «слива» энергии вовне, хоть и дают временное облегчение, кардинально не меняют ситуацию: взрыв лишь слегка уменьшает давление под крышкой котла. Это, конечно, слегка сбавляет накал эмоций, может дать временное уменьшение напряжения в теле и даже скорректирует кровяное давление. Но только до следующего раза. Чередование подобных фаз — удерживание реакции/взрыв — лишь поначалу выглядит удачным решением. В длительной перспективе оно очень сильно сокращает физические силы, портит характер, снижает продуктивность, а кроме того, усвоенный навык разрядки напряжения быстро сокращает сами периоды. Ну а что, работает же механика?
Здесь, пожалуй, еще стоит добавить, что насильственное поведение, помимо выражения вовне, может быть также направлено и на себя самого: наказать себя за что-то, заболеть, отморозить уши назло мамке — типичные проявления насильственной агрессии к себе (не)любимому.
Несмотря на все сказанное, описанные варианты поведения довольно бодры и активны. Но есть еще третий тип реакции — заморозка, замирание (freeze). Сделать вид, что это не я, это не со мной, меня вообще тут нет — авось пронесет, авось не заметят. Это тоже очень древний физиологический механизм, который активно используется нами в качестве средства защиты. Проблема лишь в том, что в отличие от животного, прячущегося за камнем или в кустах, кажущегося мертвым и невкусным, сливающегося с окружающим пейзажем и не отсвечивающим (о роли мимикрии тут надо говорит отдельно), человек потом часто забывает ожить и вернуться к нормальному функционированию. Мы замираем и остаемся в таком состоянии. И привыкаем жить в нем: ходить на работу, общаться, отдыхать, строить планы… Мы, может быть, и хотим чего-нибудь эдакого (в том числе, украсть миллион и любить королеву), но вся энергия, которая необходима для этого, заморожена где-то очень глубоко внутри. Мы забываем «отмереть» и продолжаем жить «мертвыми».
Есть еще одна любопытная закономерность. То, что мы в своем организме не используем, постепенно атрофируется за ненадобностью, функция, если и не утрачивается полностью, то как минимум сильно ослабевает. Загрузив номера друзей в телефон, мы перестаем помнить номера да и вообще цифры, перестав использовать иностранный язык, мы его забываем, не плавая несколько лет или не катаясь на велосипеде, мы подзабываем как это делается, у части тела, заточенной на несколько месяцев в гипс, слабеют мышцы, обеспечивающие функционирование этой части тела и т.п. И это правильно: зачем тратить энергию на то, что не используется? Это все конечно, конечно, обратимо, но факт остается фактом: «функция ослабевает или утрачивается».
То же самое происходит и с агрессией. Если мы «отменяем» в себе эту функцию, отменяем по каким-то веским причинам такое поведение, мы теряем возможность использовать эту энергию и привычку агрессивно откликаться на вызовы среды. Это может выражаться в том, что мы перестаем, например, отстаивать свои интересы (как в частной жизни — в семье, на работе, так и в социальном аспекте), мы останавливаемся или отступаем, встречая на своем пути минимальное препятствие, мы реже к чему-то стремимся, чего-то желаем и еще реже переходим от мечтаний к реальным действиям. В клиническом выражении (то есть уже не на уровне привычек, а на уровне сбоев в жизни) это очень близко к тому, что принято называть «депрессией»: апатия, безволие, утрата интереса, снижение активности и т.п.
Не менее любопытны социальные проявления. Познакомиться? — Да ну, лениво и бессмысленно. Придумать и реализовать? — Пусть другие пошевелятся, я потом воспользуюсь. Найти ответ на вопрос? — Ну если даже гугл на первой странице ответа не дает, значит его вообще найти невозможно. Открыть свое дело? — И зачем мне эти суета и риски? И т.д. и т.п. Кто-нибудь обязательно сделает то, мне в принципе нужно, должны быть где-то люди, которые это умеют, знают и могут, кто-нибудь же додумается вкрутить лампочку в подъезде!
У такого поведения, эдакой «заморозки» активности есть много разных причин, и личных, и социальных. Это может быть и личный травматичный опыт, который почти всегда провоцирует то или иное «замораживание», телесное, эмоциональное или поведенческое. Это может быть то, что в психологии принято называть «выученной беспомощностью»: я попытался и так и эдак, результат не очевиден, непредсказуем и не зависит вообще от моей активности, а от чего зависит — неизвестно, как ни трепыхайся — ничего не получается, ну так я и не буду дергаться ибо бессмысленно.
То есть естественный здоровый агрессивный отклик, направленный на взаимодействие с окружающей средой и на решение задач, будто сворачивается и замерзает. «Все-все-все, уже никто никуда не идет». Это немного другой механизм, чем страх. В страхе еще есть энергия, сквозь страх можно действовать. А здесь именно что своеобразное «обесточивание», снижение общей жизненной энергии. В телесном проявлении со стороны оно воспринимается как общая вялость, бесформенность или будто внутри человека «отключили электричество».
При сдерживании агрессии (эмоций и поведения), чувства, телесное состояние продолжают ощущаться или, как говорят психологи «к ним есть доступ», «с ними есть контакт», мы продолжаем отдавать себе отчет в том, что мы злимся или боимся. А в случае freeze, этот контакт утрачивается, связь с соответствующим телесным и эмоциональным откликом нарушается, мы попросту теряем доступ к этой энергии, к этому драйву и перестаем его использовать в свое жизни. А если мы перестаем использовать какую-то функцию, она ослабляется и утрачивается, вы же помните?
И вроде хочется миллион и королеву, а драйва оторвать себя от стула или внести какие-то изменения в свою жизнь уже нет. Да и зачем нам королева по большому счету? И что делать с миллионом? Да ну нафиг, я тут потихоньку в кустах ветошью прикинусь, авось кто-нибудь лампочку вкрутит.
Вернемся к парадоксу одновременного возрастания насилия и снижения активности. Думается мне, что это две стороны одной медали. Несмотря на «замораживание» насильственная агрессия все же способна прорываться наружу. Не на прямую в собственной активности или действиях, но косвенно. Когда у человека вообще снижена чувствительность к насилию, он не реагирует на нее, значит он с той же легкостью действует, игнорируя границы других. «Ну а чего такого?» Он не чувствителен благодаря «заморозке» к влиянию окружающей среды и поэтому, принимая решения об изменении среды, бездумно действует в ней, продавливая ее на свой лад. Все это проявляется в мелочах, деталях, тысячах глупых, вредных, опасных решений, которые каждый из нас, замороженных, вынужден принимать каждый день про свою жизнь, свою работу и окружающую среду. Мы бы и рады не активничать вообще и не принимать решения, но вроде как приходится.
